|
Ну кто же в театре за деньги работает?!
Александра ЗБРУЕВА время, кажется, не меняет. Глядя на него, сегодня всякий скажет: «Да это же Ганжа! Ничуть не изменился». Между тем он уже без малого полвека в искусстве. Причем год от года Збруев добивается немалых успехов на сцене, в кинокадре и за кадром. А в эпоху сериалов остается большим актером, гордо носящим звание профессора РАТИ. Он не гонится за дешевой популярностью и остается недоступным для прессы. Ну, или почти недоступным.
– Фаина Георгиевна Раневская в ужасе бежала от преследовавшего ее «Муля, не нервируй меня». А вас синдром Ганжи не преследует?
– Да нет. У меня и до Ганжи были большие роли – был «Мой младший брат» с Мироновым и Далем, были «Два билета на дневной сеанс» и так далее.
– И все-таки, кажется, что именно после «Большой перемены» вас узнала вся страна.
– Ну, тогда ведь совсем не было сериалов, не то, что теперь, – каждую неделю по две-три новые, зомбирующие зрителя «мыльные оперы».
– Но вот ведь ушедший от нас Михаил Кононов даже и «Большую перемену» ругал…
– Да… Вы знаете, Михаил Иванович был действительно великий артист. Конечно, у него были свои суждения, свои мысли по тому или иному поводу, в том числе и по «Большой перемене». Но когда он появлялся на съемочной площадке, когда приступал к работе, он был подлинным профессионалом своего дела. И он получал удовлетворение, и зритель отвечал ему огромной любовью. Да, ему не нравилось то, что он стал для большинства зрителей Нестором Петровичем, в то время как он себя видел артистом другого репертуара. Но зритель ответил ему огромной любовью. А потом, знаете ли, он был очень закрытым человеком, далеко не всех допускал к себе, и, если ему кто-то не нравился, он отходил, подсмеивался. А уж если допускал, если чувствовал настоящую симпатию к себе, то с таким человеком был абсолютно откровенен. И он мог бы сыграть куда больше, но не приглашали режиссеры. Возможно, боялись его характера.
– Вы, как я понимаю, современные сериалы совсем не жалуете и в них не снимаетесь?
– Да, это так.
– Но ведь есть же вроде бы и неплохие – «Доктор Живаго», например, или «В круге первом», «Мастер и Маргарита»…
– Я никого не хочу обидеть, но все это несравнимо с произведениями, по которым эти фильмы сняты. И потом, понимаете, если вообще говорить о сериалах, то надо сказать, что все они так похожи друг на друга сюжетами, историями, людьми, наконец. Очень мало индивидуальностей. Пожилые люди просто включают телевизор, чтобы как-то скоротать время. Опыт показывает, что для настоящего кинопроизведения вполне достаточно полутора-двух часов экранного времени. А «мыльные оперы» – прежде всего коммерция, все ради денег делается. И сколько эта коммерция в то же время приносит отрицательных эмоций! Да, телевидение сегодня в чем-то и учит, но и сколько оно обманывает!
– И все же трудно представить, что роль Ганжи из школы рабочей молодежи играл человек из дворянской семьи…
– Ну, сегодня, когда у нас каждый третий – дворянин, а каждый второй – и вовсе князь, что об этом говорить? Это раньше все скрывали, все были «от станка». А теперь все интеллигенты в пятом-шестом поколении. Знаете, мы все были воспитаны той системой, и никуда от этого не денешься. Многие выжили, а многих мы потеряли.
– Удивительно, что выживали как раз представители русской аристократии, ставшие в эмиграции таксистами и швейцарами, а у нас и вовсе прошедшие концлагеря, как Олег Волков…
– Георгий Жженов тоже. Так а те, кто в окопах воевал в годы войны – они даже болеют меньше как-то. Мы, конечно, нашего организма не знаем досконально, но это какая-то его сопротивляемость. Закалялся организм таких людей в условиях, в которые они попадали. Этим людям было очень нелегко жить при той власти, и они страдали. Но надо было жить, надо было выживать, детей растить надо было.
– Эту чашу пришлось испить и вам?
– Ну, я-то был ребенком, когда нас с мамой выслали в Рыбинск, почти ничего и не помню. Разве что двухэтажный барак с малиновыми кустами во дворе. Да, помню еще, как зимой пошел гулять с другом и провалился в замерзший колодец – так стал кричать. Вытащили! Помню, как мама давала шуточные подзатыльники, когда я овсяную кашу есть не хотел, потому что там попадалось бог знает что.
– Как же вы после этого смогли такое чудовище, как Сталин, играть в «Ближнем круге»?
– Не он один был таким чудовищем. Но и Клавдий, которого я играл в «Гамлете» в «Ленкоме» у Панфилова. И другие были. Я… Я актер. Должен играть любую роль.
– Наверное, рыбинская закалка и помогла вам стать своим у арбатской шпаны? И сохранить ваш облик. Оставаться таким же, как в «Большой перемене». Вам что помогает? Косметика, спорт?
– Да ну что вы, какая там косметика! И спортом я давно уже не занимаюсь, хотя и бокс был, и плавание. Не знаю, откуда это. А что касается шпаны – было такое понятие, как двор. Я и не знаю, сейчас оно есть вообще? Тогда было, тогда вся жизнь была во дворе. Там не предавали никогда. Хотя у нас на Руси издавна было такое – предать, донести, настучать. Но вот во дворе такого не было. Никогда. Собирались куда пойти – так шли все вместе, подраться – тоже все вместе, потанцевать – вместе.
– Да и мата, наверное, не было, и детей в 12 лет не рожали…
– А это кто вам сказал? Мат был всегда. И на «плешку» к гостинице «Москва» за девочками тоже приезжали в машинах те, у кого деньги водились. Другое дело, что этого не было в таких совершенно невероятных масштабах, как сейчас, но это было. И я должен сказать, что тоже со школой не очень-то дружил. Так что вместо уроков частенько утром бежал в кино – на одном только Арбате было пять кинотеатров. А вечером – в театр, к Вахтангову, по соседству. У моей мамы была актерская профессия, а старший брат Евгений Федоров играл в Вахтанговском (и сейчас играет) – так что часто, приходя домой, я заставал и «дядю Мишу» (Михаила Ульянова), и Дунца, и Кацынского… Помню, смотрели телевизор «Луч», один из первых телевизоров, – Дмитрий Журавлев читал «Войну и мир».
– Выходит, днем – арбатская шпана, а вечером – манеры?
– Да не было никаких манер. Конечно, мама была интеллигентным человеком, дочерью адвоката, а это вообще совершенно особый род людей. Любовь была. А что до манер – так это к маминой знакомой, мадам Волконской, что как раз их и преподавала в Школе-студии МХАТа. Вот она была дамой из какого-то совершенно иного мира. Из иного теста как бы слеплена была. Я все же понимал, как себя вести и где, уважение было. Такое общество, которое я мальчиком видел рядом с собой дома, тоже влияло, тоже воспитывало, хотя полностью я тогда, конечно, не отдавал себе в этом отчет. Да и эгоизм, разумеется, был тоже. Так что сейчас, когда нет мамы, самого дорого человека на земле для каждого, остается лишь Бога молить, чтобы простил. У меня дня не проходит, чтобы я о маме не вспомнил.
– Говорят, что стать актером вас и вовсе благословила сама Надежда Вахтангова – вдова основателя театра?
– Мама попросила, чтобы она меня прослушала, что Надежда Михайловна и сделала. Но потом она порекомендовала меня Дине Андреевой, у которой я уже готовил отрывок из «Войны и мира».
– Как вам сегодняшний Арбат?
– Арбат моего детства и сегодняшний – это как два разных города. Конечно, все меняется – мода, настроения, состояния, системы даже. Сегодня никто уже и не поймет, что не стать пионером или комсомольцем в ту эпоху было поступком. Но так, наверное, и должно быть. Однако если что-то и надо сносить, какие-то дома, то надо также историю оставлять. А где теперь Собачья площадка, где эти переулки, которые перетекали один в другой и переходили в соседние Молчановки? На их месте теперь то, что остроумно назвали «вставной челюстью», – Новый Арбат, бывший Калининский проспект. Когда его возводили, Константин Симонов писал про «великое строительство»… Может быть, по заказу, конечно, писал, но этого делать было нельзя, потому что надо знать историю города. Это же тот самый фундамент, который всегда должен быть под нашими ногами.
– В «Ленкоме» вы уже корифей, старожил. Наверное, и Берсенева успели увидеть?
– Нет, его не успел, конечно. Но застал Вовси, о котором сегодня почти никто и не вспомнит, Карновича-Валуа, он потом в Малый перешел, Маркова… Да тут ведь и Ширвиндт начинал, и Державин играл… Ну, и, разумеется, Гиацинтова, с которой я сам играл в «Лермонтове» и в «Дыме Отечества».
– Софья Владимировна ведь не жаловала Захарова – в своих воспоминаниях писала, что не понимает новый театр Ленинского комсомола…
– Я об этом не читал. Но это всегда очень трудно – переходить от одного режиссера к другому. А Гиацинтова и вовсе была мхатовской школы, еще дореволюционной, потом была первой актрисой у Берсенева, его женой определенное время была, после у Эфроса играла. А потом Захаров пришел. Это же работа с душами происходит. Не табуретки делаем.
– Ну, вот БДТ – по-прежнему, что называется, хороший театр, но не товстоноговский…
– Да, конечно.
– А «Ленком»?
– В «Ленкоме», по существу, было три великих режиссера, и это не расхожие слова, это действительно так: Берсенев, Эфрос и Захаров. Марку Анатольевичу удалость собрать труппу, составить репертуар. И люди приходят видные часто, тогда стол накрываем у Марка Анатольевича, Путина вот только пока еще не было. Надеемся, что придет. Надеемся, что и Коля Караченцов вернется, ведь все-таки его спектакли «Тиль» и «Юнона» и «Авось» – бренд, как теперь говорят.
– Правда ли, что у вас платят весьма эксклюзивно?
– Ну, кто же в театре за деньги-то работает? Это, пожалуйста, – в сериалы.
– А вам вообще кино или театр ближе?
– Ближе то, что нравится. Театр – это совершенно особенный вид искусства. Это контакт, который происходит вот сейчас, происходит ежесекундно, когда актер ничем не отделен от зрителя. В кино все-таки есть экран. А тут все на твоих глазах рождается, есть момент присутствия. Тут особая энергия, энергетика особенная. И самое главное – чувственность, искренность. Это в кино сейчас редко встретишь. Все эрзац и пиар, который из среднего и даже из плохого делает якобы хорошее, и в этом убеждают зрителя. А по-настоящему хорошего по пальцам одной руки перечесть можно.
– А что же все-таки?
– Да, вы знаете, такого, как было в пору моей молодости, и не назову. Все поломало время. Качества такого, как было, теперь нет – вот в чем дело.
– А почему вы больше не преподаете?
– Это была какая-то постоянная взаимоотдача, я – студентам, они – мне, но была и боль. Столько выходит актеров сегодня, а театров-то нет, ну, и куда им идти?
– А ресторан ваш почему закрыли? Вроде все шло успешно, вы еще и бизнесменом стали?
– Бизнесменом был мой друг – ресторатор-профи, с которым мы и открыли «ТРАМ» больше десяти лет тому назад. Что-то там с бизнесом не сложилось, значит, пришлось закрыть.
– Вы на экране часто веселый и разбитной, а в жизни кажетесь таким грустным философом.
– Ну а, может, я ни то и ни другое. Я взрывчатый на самом деле и понимаю это, и это мне вредит часто. Фестивальной радости во мне вы не найдете. Я могу долго бродить по улицам – один. Могу сесть в машину и ездить по городу – опять один.
– А как вообще досуг проводите?
– Редко на тусовках, иногда в театр, в кино хожу… Но, чтобы не уйти через десять минут после начала, лучше уж останусь дома.
Источник: Борис Бабанов, Новые театральные истории
|