|
Я очень люблю своих врагов
Александра ЗАХАРОВА – прекрасный собеседник. Она смешлива и доброжелательна, она очень внимательно слушает и не «готовые» ответы выдает, а рассуждает, думает вслух. В ней практически ничего нет от звезды. Напротив, она почти застенчива. Она удивляет, а это редкое качество. И среди актеров, и просто среди людей.
Вы говорили, что в театре предпочитаете общаться «на манжетах», на расстоянии, на дистанции. Всегда и со всеми? Не боитесь, что не так поймут?
– Я просто очень уважаю людей, с которыми работаю, и не считаю возможным переходить с ними на «ты», какие бы хорошие отношения у меня с Александром Викторовичем Збруевым, например, ни были. Когда я только пришла в театр, он мне сказал: «Когда будет совсем плохо, зови меня Сашей». Но мне и в голову это не приходило сделать. Что касается какой-то тесной компании внутри нашего театра, то у меня ее нет, и это естественно: я дочь художественного руководителя, мало ли что я могу передать. Конечно же, мне и мало что рассказывают и я мало что знаю из каких-то сплетен и других радостей кулуарной жизни. Когда я прихожу в театр и спрашиваю гримеров или костюмеров, какие новости, мне обычно отвечают, что новостей нет. Что касается того, что обо мне думают, то есть несколько человек, чье мнение мне очень важно. Очень. Все остальное я делю: на отношение ко мне, отношение к Марку Анатольевичу, погоду. Но я очень люблю своих врагов. То, как может оценить тебя женщина, которая тебя не любит, дорогого стоит, потому что благодаря ей узнаешь о своих недостатках. А о них знать надо – просто для того, чтобы скорректировать. Хотя и цену себе знать надо. Но то, что знает о тебе человек, который тебя не любит, тебе редко придет в голову.
Вам близка позиция Константина Райкина, который как-то сказал, что тот факт, что его отец до сих пор как никто известен, и что его, сына, до сих пор, несмотря ни на что, считают блатным, «сделал» его как личность и как художника. Постоянная, ежевечерняя необходимость доказывать свою творческую состоятельность закалила и вылепила его. Вам это знакомо?
– Конечно. А еще – стыдно играть плохо. А еще – когда не получается, нельзя мириться с этим, надо изо всех сил стараться, чтобы получилось. Потому что жизнь непредсказуема. Кто знает, может быть, сегодня ты играешь эту роль в последний раз. Жизнь не просто непредсказуема, она еще и спрессовалась в последнее время. Сейчас лето, а уже надо думать о том, какую елку покупать к Новому году. Есть какие-то минуты восторга – во время репетиций, спектаклей, в жизни… И тогда жизнь растягивается. Но в целом жизнь ускоряется. Деревья и дети растут быстрее, времена года сменяют друг друга чаще. Нас очень долго учили жить будущим. «Это ничего, – говорили нам, – что это поколение погибнет. Это ничего, что твоим детям сейчас плохо. Зато твоим прапраправнукам будет хорошо». А надо жить сегодняшним днем. Хотя это и очень сложно.
Вы можете назвать себя благополучным человеком?
– На долю каждого человека, по-моему, отпускается абсолютно равное количество счастья и несчастья. Но есть люди, которые воспринимают жизнь глубоко и остро, и видят бездомных детей, брошенных стариков, к которым «скорая» после шестидесяти лет не приезжает, голодных собак. А есть другие, которые этого всего не видят, и им живется спокойно. Их бьет жизнь, бьет, а они от этого только расцветают еще гуще и пахнут еще лучше. И у них все хорошо. У них крепкое здоровье и хорошая работа. И это замечательно. Но мне кажется, что общаться интереснее с теми, кто брошенных собак все-таки замечает. Вы знаете, учеными установлено, что когда человек совершает или думает что-то плохое, то в его организме погибает определенное количество клеток? Потому что душа – от Бога, и она сопротивляется гадким словам и поступкам. А еще я вычитала, что совесть находится в голове. Что это не прерогатива души. Оказывается, она в голове. Есть определенный участок мозга, который отвечает за совесть. И общаться, опять же, интереснее с теми, у кого этот участок мозга развит, а не с теми, кто строит свою жизнь по глянцевым журналам.
У вас есть ощущение, что жизнь справедлива?
– Нет, я думаю, что никакой справедливости нет и быть не может. Может быть, что-то потом – после смерти, но ведь даже история столько раз переписывается. Остается верить в то, что где-то есть Книга, где пишется истина и ведется другой отсчет. Потому что если этого нет, то вообще все гадко и бессмысленно. Я верующий человек, верю в то, что это есть. И что надо постараться прожить свою жизнь достойно. Постараться не обидеть никого, построить дом, родить ребенка и принести хотя бы немножечко добра в мир. Но главное – прожить свою жизнь. Свою. А актер живет несколько жизней. Уходит в какие-то, как сейчас говорят, виртуальные, придуманные миры… Конечно, мы, артисты, грешники. Но я люблю артистов. Это такая беззащитная профессия! Такая зависимая профессия. Невероятная, несправедливая зависимость от случая! Татьяна Ивановна Пельцер говорила: «99 процентов случая, и только 1 процент таланта». Повезет – не повезет. Эта профессия калечит физически и очень калечит морально. Люди не выдерживают, спиваются. Я думаю, что в человеке должен быть очень развит интеллект. Особенно в человеке театра. Потому что только интеллект может вытащить из эмоциональной воронки: угара радости или отчаяния. Говорят, что самое сложное – это быть простым и улыбчивым. Но ведь действительно самое сложное – это просуществовать спокойно и достойно. И принимать спокойно и достойно возраст, работу и не работу, и быть готовым к тому, чтобы уйти. Мне это часто приходит в голову. Потому что сейчас все так, а завтра все может быть совсем иначе, и все равно надо будет существовать спокойно и достойно.
Какой театр вы любите как зритель, кроме «Ленкома»?
– Я хожу в «Сатирикон», в «Современник», в Художественный театр, стараюсь ходить к «фоменкам». Я вообще стараюсь смотреть спектакли. Сейчас это не очень легко, потому что смотреть спектакли – это определенный труд, и эмоциональный, и физический. И даже знаете, какое чувство есть? Приходишь в зал, садишься и думаешь: «Ну давайте – давайте, покажите, что вы можете!» Потому что сама за кулисами трясусь так, что зуб на зуб не попадает, в горле пересыхает так, что пью воду литрами, а тут пришла, села, расслабилась и – «Ну давайте, представляйте!» Это очень гнусное чувство, на самом деле.
Вы всегда понимаете, как спектакль сделан, как актер играет?
– Нет, не всегда. Для меня загадка – как существует на сцене Александр Викторович Збруев. Для меня совершенно не понятно, как существует в кадре Татьяна Доронина в фильме «Три тополя на Плющихе». Если бы была возможность, я бы смотрела этот фильм с начала до конца, и опять с начала. Глаз оторвать невозможно от нее. Она удивительна. Она великая актриса. Я не понимаю, как Леонид Сергеевич Броневой работает в «Семнадцати мгновениях весны». Его роль может быть учебником по актерскому мастерству. Или когда Петренко в вагоне, в фильме «Двадцать дней без войны», произносит свой монолог. Или пробы Луспекаева на Ноздрева. Не понятно. Не знаю. Наверное, настоящее творчество анализу не поддается.
Актерство – это единственная из исполнительских профессий, где женщина может сделать столько же, сколько и мужчина. Почему так?
– Женщина в театре может сделать столько же, сколько и мужчина, если не больше. Помните, у Островского в «Лесе» есть момент, когда Несчастливцев говорит, что ему нужна актриса, потому что без актрисы нет театра. Центр театра – актриса. Еще в балете так, и в опере. Меня как-то в детстве взяли на гастроли в Кишинев, мы с папой шли, и я спросила: «Пап, а в какой профессии женщина можно быть очень важной?». Он ответил: «Только в театре, в балете и в опере». Я подумала: «Ну в балете работать много надо, в опере слух надо иметь, а тут ничего не надо делать». Поэтому вот – драматический театр. В театре актриса так важна, потому что все-таки Бог создал мужчину и женщину, и интересно смотреть, как они любят друг друга. Все-таки эта история – эта единственная история – она и есть истина, и она и есть самая интересная, и ее хотят смотреть снова и снова. А все остальное – мишура и конфетти. Иногда путаются, и конфетти принимают за истину. Тогда – беда.
Вы много читаете?
– Да. Я люблю религиозно-философскую литературу. Мемуаров много читала. Надо читать – особенно с возрастом – хорошую литературу. «Братьев Карамазовых», «Анну Каренину».
Вы возвращаетесь к книжкам?
– Нет. К сожалению. Я так немного прочла, что нет времени возвращаться.
Как вы сами считаете, у вас благополучная актерская жизнь?
– Сейчас – да. У меня названия сейчас: Тугина в «Последней жертве», Екатерина Первая в «Шуте Балакиреве», Графиня в «Фигаро», у меня была Полина в «Варваре» и Нина Заречная, которую я отдала недавно.
Жалко было отдавать?
– Жалко.
Но спокойно к этому отнеслись?
– Нет, не спокойно. Но Джульетта должна быть молодой. Она не может быть сорокалетней. Она девочка. Даже Жанна Д’Арк может быть немолодой, так скажем, а Джульетта – не может. Как и Нина Заречная. В кино у меня немного работ в последнее время. Меня не приглашают, к сожалению, в экранизации классики. Но что же делать? Так складывается моя жизнь. Тем не менее сейчас я в профессиональном смысле чувствую себя очень хорошо. И есть какие-то планы впереди. И может быть, я буду играть. А не буду – значит, так сложится.
Есть ощущение, что вы – мастер?
– Нет, ну что вы, нет, конечно. Я очень боюсь каждого спектакля. Я вообще не очень уверенный в себе человек, к сожалению. Но, вы знаете, это не самое плохое качество.
Источник: Катерина Антонова, «Театральные новые известия»
|