|
Меня теперь принимают за монаха
Виктора СУХОРУКОВА призвали в кино не так давно, во время перестройки. Но теперь на его счету больше ролей, чем ему самому лет, – 56 против 55. Поначалу его приглашали играть исключительно маргиналов – бешеных, как персонаж фильма «Хромые внидут первыми», или наполовину юродивых, как герой «Счастливых дней». Но вскоре режиссеры поняли, что его актерский диапазон гораздо шире, и позволили ему удивлять нас разнообразием своих работ. В прошлом году Сухоруков изумил публику смиренной и просветленной ролью настоятеля в «Острове», а в этом намерен удивить двумя новыми работами, которые будут представлены на «Кинотавре» и Московском кинофестивале.
– По вашему обновленному и сияющему виду я с удовольствием заключаю, что вы вполне оправились после инфаркта. И могу спросить, как он с вами случился? Вот уж не подумал бы, что вас может так прихватить…
– А я разве думал?! Все, что угодно мог предположить – желудок, печень, но не сердце. Прихватило прямо на улице, на Чистых прудах. Ощущение такое, как будто подавился горячим яйцом. Ни проглотить, ни выплюнуть, ни даже кашлянуть. Никогда не было у меня такой боли. Я остановился, передышал. Вернулся домой, все как будто прошло, и я успокоился. А назавтра опять приступ, только теперь боль уже всю квартиру заполнила. Такая она была большая, а тело такое маленькое. Я лежал на диване и почему-то думал о том, как бы ее не оттолкнуть, а собрать и обратно в грудь запихнуть, как вату в мешок. Стал вызывать государственную «скорую» – она трубку не берет. Вызвал платную кардиологию. Приезжают ребята, снимают кардиограмму и говорят: «Поехали с нами, у вас инфаркт». Я говорю: «Куда я поеду, мне письменный стол должны привезти!» Полежал еще минуты две, и вдруг словно бы кто-то мне говорит: «Какой тебе стол, Сухоруков? Вот слетят у тебя сейчас тапочки, и будет тебе вместо стола деревянный ящик. А ну собирайся!» Покидал я вещички в сумку, влез в их катафалк и – загремел на два месяца сначала в больницу, потом в реабилитационный центр. Отказался от всех предложений, а было у меня их семь штук. Даже Панфилову отказал, потому что съемки «Без вины виноватых» планировались в апреле. А Панфилов мне на это говорит: «Ничего, я тебя подожду!» Я подумал: ну, Сухоруков, дожил: Панфилов будет тебя ждать! Ведь его «Начало» – мой настольный фильм. Я еще тогда, когда он вышел, подумал, что роль Тани Теткиной, которую сыграла Чурикова, – это моя роль!
– До такой степени, что вы готовы были ради нее надеть юбку?
– Нет, просто это тот тип характера, который мне актерски близок, а в юбке он или в штанах, неважно. Я Панфилову так и сказал: «Я давно вас ждал, где ж вы раньше были, лет двадцать назад?» А он мне отвечает: «А я хотел тебя снимать в «Круге первом», но пригласил Мишу Кононова». И знаете, кого он мне предложил в «Без вины виноватых»?
– Понимаю, что не Кручинину – тут вам опять Чурикова дорогу перешла. Хотя, в сущности, можно было бы переделать Кручинину в Кручинина и дать эту роль вам, тем более что безутешного отца вы уже наполовину сыграли у Литвиновой в «Богине»…
– Смеетесь? А я на нее обиделся за то, что она так обрезала мою роль…
– Ничего,Кира Муратова ей за вас уже отомстила. Актер ведь сам себе обрезание не сделает, на это режиссер нужен. Так кого же Панфилов вам предложил? Мурова у него играет Янковский, из Незнамова вы уже выросли… Неужели Шмагу?
– Его самого! Мне еще в институте говорили, что две роли русского репертуара прямо на меня написаны – Фома Опискин и Шмага. И вот – сбылось! Чудеса какие-то! Глядишь, и Опискин подгребет…
– Дай вам Бог здоровья, такого упыря сыграть. А правда ли, что внезапный недуг меняет мироощущение?
– Меняет. Но я почувствовал не страх, который свойствен «сердечным» людям, не трусость, с которой они прислушиваются к тому, какую еще фигу им покажет жизнь. Я не подумал о том, как прекрасна жизнь и как еще хочется жить. И когда психолог в реабилитационном центре задал мне тот же вопрос, что и вы, я сказал, что почувствовал великое удивление. Мне казалось, что у Бога нет оснований так со мной поступать. Живу в позитиве, профессию люблю, кино люблю, людей люблю – а мне вот такое... Потом подумал, что это он меня так предупредил, но за что?
– Не за то ли, за что в «Острове» отец Анатолий предупреждал вашего героя? За чрезмерную благостность?
– Мне это тоже пришло в голову. И, знаете, я ведь после болезни стал обостренно чувствовать глупость, настырность, хамство… Раньше я бы отшутился, отговорился, пропустил мимо ушей, а сейчас меня это угнетает. А насчет «Острова» вот вы мне скажите: почему критики говорят, что этот фильм – социальное событие, но не событие в кино? Социальное событие – значит заказ. А какой тут был заказ? Кто заказывал Лунгину этот фильм?
– Под «социальным заказом» имеют в виду неявную общественную потребность, на которую отвечают создатели фильма и которая обычно обнаруживается только после его появления. Судя по реакции на «Остров», Лунгин ответил на потребность современного российского общества в вере и в покаянии. Но событием в искусстве кино, с точки зрения большинства кинокритиков, этот фильм не стал, что и отразилось в премиях – он получил «Нику» и «Золотого орла», но не «Белого слона».
– А еще один критик написал, что его «настораживает единодушие вокруг этой картины». Почему настораживает? Что плохого в единении и единомыслии вокруг неагрессивного события?
– Не знаю, что он имел в виду, но полагаю, что цивилизованному обществу нужен баланс между религией и атеизмом. Массовый успех атеистического фильма должен настораживать верующих, а массовый успех религиозной картины должен беспокоить атеистов. Но вообще-то вопросы здесь задаю я…
– Про мироощущение после болезни отвечу так: смерти я не страшусь. И, если я не смогу вернуться к прежнему Сухорукову, мне на этом свете делать нечего. Я хочу быть тем Сухоруковым, который вызывает интерес, который востребован и который нужен. Отвращение – тоже род интереса, но мне кажется, что в интересе ко мне есть любовь. Особенно после «Острова». Когда я слег, сколько было звонков из разных монастырей, даже в Афоне, говорят, молились за меня… И люди встречные стали просить благословения – думают, что я и есть этот монах, сокровенными вещами делятся, на детей, мужей и начальников жалуются. Далеко ушел Сухоруков с тех пор, как вы лет пятнадцать назад сказали, что он – главный источник субпассионарности на российском экране, правда?
– Да, с тех пор вас сильно повысили в чине. И генералом назначали, и самодержцем всея Руси, а теперь чуть ли не в святые произвели. Хотя первого блаженного вы сыграли еще в «Счастливых днях» у Балабанова…
– А я для себя еще роль капитана присмотрел…
– Как это – присмотрели? И где?
– У Говорухина в «Пассажирке» по Станюковичу. Он мне дал сценарий и говорит: бери любую роль, какую хочешь! Впервые в жизни я такое услышал, хотя живу долго. Ну, я и взял капитана. А что! Белый китель, кокарда, военный парусник, берега Испании… Говорухин спрашивает: «А почему не Степана?» Я говорю: «Степанов много, а капитан один!» Шутка. И вот, в сентябре поплывем на паруснике «Крузенштерн» – романтика. Говорухин-то в душе романтик, это он только вид на себя такой суровый напускает…
– Вы, я слышал, еще и у Проскуриной снялись в «Лучшем времени года». Кто вы там?
– Вася по прозвищу Сапер. Двадцать лет жизни в фильме проходит. Героиню в течение этого времени играют три актрисы, героя – я один.
– Это почему же?
– А мужчины не стареют, вот почему. Это женщины в любви стареют – одни от любви, другие – от ожидания любви, третьи – от потери любви.
– Интересная мысль.
– И картина интересная, вот увидите! Жаль только, что с другим фильмом у Проскуриной не сложилось. По «Живому трупу», только в современном варианте. Преуспевающий деловой человек все бросает из-за девушки…
– Проститутки, конечно?
– Нет, гастарбайтерши. А я уже был готов сделать себе эпиляцию всего тела ради эротических сцен…
– Да, такого в вашей актерской биографии еще не было. Как же это вы согласились?
– Когда Проскурина мне это предложила, я взбрыкнул. А она говорит: «Ты себя не знаешь, давай попробуем». И мы уже стали репетировать, когда взбрыкнули сценаристы. Один из них, а мы хорошо знакомы, мне говорит: «Ну-ну, какой из тебя Федя Протасов? Тоже мне – герой-любовник!..» А я ему отвечаю: «Вот ты ученый человек, а так шаблонно мыслишь. Где твой артхаусный ум? Где твой нонконформизм, если ты не можешь в Сухорукове Протасова разглядеть?!» Вот вы мне скажите: чем я не Протасов?
– Не знаю. По-моему, вы стопроцентный Протасов. В том смысле, что живой труп лучше вас никто не сыграет. Я же всегда говорил, что вы созданы для хоррора. Никакой Борис Карлов с вами не сравнится. А кто такой Опискин, о котором вы мечтаете? Упырь, то есть опять живой труп.
– Да ну вас с вашими шутками! Я хотел настоящего Протасова и настоящего Опискина сыграть, а вам какой-то постмодернизм подавай…
– А для роли Васи-Сапера Проскурина не предлагала вам пересадку волос вместо эпиляции?
– Она мне такой парик заказала – от настоящих волос не отличить! Я когда в патриархии грамоту получал за «Остров», там даже не поняли, что это накладка. Лунгин, и тот глаза раскрыл: вчера был лысый, откуда волосы взялись, неужели за ночь отросли?
– У Джона Уэйна как-то спросили, не фальшивые ли у него волосы. Он обиделся: «Как вы могли такое подумать? Они, конечно, не мои, но настоящие!»
– Меня тут снимали для одного глянцевого журнальчика, и я вспомнил, что первым меня наголо побрил Мамин в 1989 году в «Бакенбардах», чтобы фильм завершил бритоголовый под Маяковского Сухоруков. (Договорив эту фразу, до сих пор улыбавшийся Сухоруков мгновенно превратился в мрачного фанатика и рявкнул так, что все оглянулись: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!». – «НИ»)
– Это была классная идея – втолкнуть вас в перестроечную толпу возле Казанского собора и снять скрытой камерой…
– А фильм так и снимался – на ходу, на импровизации. Когда я начал читать «Пророка», меня стали хватать менты. Толпа разделилась надвое. Одни кричат: «В КПЗ его!», другие: «Дайте послушать, мужик дело говорит!..» Жаль, что «Бакенбарды» по телевизору не показывают. Они же до сих пор актуальны…
– Потому и не показывают. Когда я в 1990-м смотрел это ваше первое явление народу и кинозрителям, то думал: «Парень играет на разрыв аорты. Как будто был в нетях и вдруг получил возможность выкричаться и шанс быть замеченным».
– Я так себе не говорил, но что-то такое действительно было. Меня же в советское время отовсюду выгоняли, я был отбросом общества. Да и как можно было в 80-е годы взять эту поганую сухоруковскую рожу в советский кинематограф? Не нуждался он во мне. А несоветский вот зануждался. Чего я хотел, о чем мечтал, то и получил. А самое главное, что умные люди признали: Сухоруков – актер нашего времени. И не в одном амплуа, как я боялся, – вон сколько разных ролей!
– Но с 1990 года, когда вы впервые появились на экране, до 2000 года, когда к вам после «Брата-2» пришла всенародная слава, прошло целых десять лет.
– Если быть точным, тетя Слава настигла меня в январе 2001 года. И сразу все заинтересовались – кто такой? Что раньше делал? Всю мою биографию перетряхнули…
– Вы же не хотите сказать, что эта тетя вас угнетает?
– Не хочу. Но надеюсь, она меня и не развращает. Вы же не скажете, что я плохо себя веду? Рожу не кривлю, нос не ворочаю… Говорю, правда, о себе слишком много. Но это, как вы заметили, еще с тех времен хвост, от долгого молчания. И еще потому, что это, как допинг, потому что я знаю, что наступит момент, когда я буду посыпать голову пеплом и…
– ... рвать волосы на голове?
– Не свои – чужие. Но настоящие. Кстати, молчать, во всяком случае на экране, я научился. Хотя говорить, конечно, проще.
– Какие еще новые фильмы с вашим участием мы увидим в этом году?
– В результате того, что я себя из-за болезни ограничил, еще один – «Агитбригада «Бей врага» Виталия Мельникова. Это такое, как вы говорите, «роуд-муви»…
– Путевое кино.
– Вот-вот! Только путь по воде, а не по суху. Марш под марш по реке истории. Привет из хорошего советского кино. Как будто он этим фильмом оглядывается назад и благодарит своих учителей, молодость и прожитую жизнь. А мне сказал: «Витя, а ты в этой роли передай привет своим кумирам». Начал я подражать Ивану Лапикову, Михаилу Ульянову, Петру Алейникову, Валентину Зубкову, Борису Новикову и в самом деле будто передал привет этому актерскому поколению, благодаря которому полюбил кино. И, по-моему, все в этой картине сыграли как-то особенно. Так что готовьте, ребята, приз за актерский ансамбль. И носовые платки. Впервые в моей практике такое случилось, что я кричал на озвучании: «Не выбрасывайте эту интонацию, мне ее не повторить!» Или останавливал картинку, потому что не мог говорить – слезы градом. Помню, в детстве сделал я из шарфа дорогу, куклы по обочинам расставил. «Что это у тебя?» – «Проспект». – «А почему он такой негладкий?» – «Потому что это река». Вот по такой реке я и проплыл...
Источник: Виктор Матизен, Новые известия
|