| Дмитрий Быков, "Хорошо бы уйти в писательницы "
В девяностые годы хотелось ругать девяностые годы и всё, что их олицетворяло. Потом оказалось, что может быть все то же самое, только скучней и лживей, и многие тогдашние герои, вызывавшие раздражение, задним числом стали нравиться.
Ренату Литвинову, например, я просто полюбил. Впрочем, может, это она изменилась – больше стало самоиронии и разнообразия. Как бы то ни было, две ее последние кинороли – у Муратовой в черной комедии «Два в одном» и у Марины Любаковой в драме «Жестокость» – демонстрируют Литвинову новую и разную, скорее веселую, чем роковую.
Впрочем, неплохо бывает и пересмотреть то, что она писала раньше, еще до актерской карьеры.
Надоело быть алкоголичкой
– Рената, я вот пересмотрел «Нелюбовь»…
– Хорошее кино, кстати. И недооцененное.
– Хорошее, но мне стало интересно: героиня ведь не обязательно гибнет. И уж, во всяком случае, не все они такие погибли. Что потом стало с этой девочкой, которую играла Качалина, – с богемной такой, нигде не работающей меланхолической героиней начала девяностых годов? Или она бесповоротно осталась в тех временах?
– Сейчас опять те времена, или, верней, они не кончились. Что же с ней сделалось? Она не борец. А таких не-борцов всегда подхватывают либо темные, либо счастливые воды, и они плывут, не сопротивляясь. Чаще темные. Они попадают под влияние каких-то монструозных персонажей. Скорее всего толстеют, злобнеют, спиваются, бытовеют… и исчезает волшебство.
– Что вас в них привлекает? Ведь ни талантов особых, ни добродетелей…
– Талантов – да, пожалуй, нет. Скорей всего какой-то шарм, блескучесть… то, что нельзя определить словами. Что исчезает раньше всего. И то, что не-борцы, конечно.
– Вы часто свои фильмы пересматриваете?
– Нет, откуда? Я даже не понимаю, где вы их берете. У меня почти нет своих кассет. Сосед все время просит: подарите. Я говорю: купите, я подпишу.
– Вы начинали как сценаристка, потом все больше играли или ставили. Нет желания опять что-то написать?
– Иногда, в состоянии разложения, я думаю, что хорошо бы уйти в писательницы. Я не люблю сниматься, категорически. Эти дубли все… это какая-то расплата за сценарии, может быть. Я всегда внутренне протестую на площадке, думаю: какого черта? А сейчас опять надо будет ехать сниматься, у Киры Георгиевны Муратовой, к которой нельзя не поехать. «Мелодия для шарманки». Я там фея, женщина-фея, жена Табакова. Представляете, как меня реинкарнировали? Еду куда-то в каком-то платье, потом меня несут на носилках, и я говорю слова, как хочу ребенка этого усыновить. Оказывается, роль положительная, а то в последнее время Кира мне все доверяет алкоголичек, авантюристок…
– Вот вам возможный финал героини «Нелюбви».
– Нет, она для этого была слишком амёбистая. Я же в «Настройщике» злодейка! Гадюка такая. Правда, Кира возражает, когда я везде говорю, что это отрицательная роль. «Это самая положительная роль!»
– Кстати, кто придумал ваше появление с косой, в облике такой эстетской блондинистой смерти? Муратова или вы?
– Это само получилось, придумали уже на съемках. Мы снимали в частном доме, там была коса. Я бы без Демидовой эту сцену не сыграла. Она так подыгрывала… у нее было та-а-акое лицо!
Моя литературная работа – в холодильнике
– Вот недавно наконец вышел фильм «Два в одном», а ведь это старая ваша новелла, я ее помню по «Альманаху сценариев». Там в персонаже, которого сыграл Ступка, угадывался великий оператор, Рерберг – вы имели его в виду?
– Это образ собирательный, но… вообще да, конечно. Георгий Иванович – это был такой Питер О’Тул. Во-первых, он был красавец, во-вторых – мужчина, в-третьих – гений, и без возраста, и его никогда нельзя было назвать стариком. А Кира взяла на роль Богдана Сильвестровича, который этого героя топил в гротеске и немного перетапливал, в нем больше животного. Но если Кире нравится – что ж, это ее фильм… Вообще это бесконечно любимый мною образ.
И я считаю, «Два в одном» тоже недооцененная картина. Мне Яцура после «Кинотавра» говорит: все-таки это не первое место. А что тогда первое место?! Старшее поколение доказало молодому, что оно круче. Кто радикальней Муратовой, кто может себе позволить так снимать? Нету.
– Но сами вы сейчас пишете что-то?
– Моя литературная работа находится в стадии замерзания, омертвления, зимней консервации… Она в холодильнике лежит. Как вот у моих знакомых умерла кошка, так они ее в холодильнике держали. Сначала она лежала на балконе, а потом в холодильнике. Человек ждал, чтобы кто-то пошел и похоронил ее, а сам не мог.
Я сейчас заканчиваю монтаж картины о концерте Земфиры в Зеленом театре этим летом. Досняли с оператором ее монологи, несколько акапельных песен и просто разговоры, в феврале будем выпускать. Фильм-концерт, реально. Этот концерт уже успели назвать великим, и она никогда больше не будет играть эту программу: там всего две новые вещи, а в основном уже знаменитые. Должно пойти по всей стране, на цифровых экранах. Беспрецедентный, по-моему, проект, но и исполнителя такого не было, который мог бы держать страну.
Этой планете я поставила бы ноль
– Чем она ее держит, как по-вашему?
– Она выдающаяся, конечно, фигура. Я не могу ее вот так оценить, потому что она мой современник, рядом. Но очень большая. Она сильный человек, уверенный…
– И очень нервный при этом.
– Нервный, но очень уверенный в том, что она делает. Она может позволить себе поступки. Может порвать с очень влиятельными людьми и выпустить альбом так, как ей хочется. Как сэр Пол Маккартни: захотел дистрибьютировать альбом в сети кофеен – и кто ему может приказывать?! Она все делает сама: сама пишет, сама поет, теперь хочет сама распространять – кто еще здесь такой?
– Я слышал, что вы легко можете порвать с человеком, который что-то не так сказал или написал…
– Это про меня такое рассказывали? Нет. Я очень компромиссная в работе. Но вообще лучше, когда про тебя рассказывают такое, чем когда наоборот. Я в жизни очень редко иду на принцип. Однажды, например, был конфликт с Кирой – она хотела, чтобы я снялась в откровенной сцене по моему же сценарию, а я не хотела. Расстались на несколько лет, вспоминаю – и теперь сердце сжимается. Она не хотела снимать эту картину без той сцены и без меня. Так и не сняла. Этот сценарий лежит непоставленный – «Злая Фаина, добрая Фаина». Слава Богу, теперь все хорошо.
– Ну, а реплика «Этой планете я поставила бы ноль»? Вы под ней сейчас подпишетесь?
– Ноль не поставила бы, но вообще я думаю, что есть люди – и есть какие-то непонятные биосущества. Они же ничего не чувствуют, не думают… По отношению к ним у меня есть некоторая гордыня. Они не люди – они существа. А есть, наоборот, совершенно замечательные существа, настолько хорошие, что кажутся лучше людей… Но их и того меньше.
Если я смягчаюсь, то это не возраст. Влияние возраста вообще преувеличено: Бунюэль все свое лучшее снял после шестидесяти.
«Дима, не пейте водку!»
– Но вы сами говорили: снимают, позорятся, остановиться не могут…
– Значит, при большом таланте можно. Ну, потом – ему алкоголь помогал…
– А вы как к нему? В смысле к алкоголю, а не Бунюэлю?
– Я не понимаю, как люди могут совсем не пить. Как они тогда выносят мир.
– И что пьете?
– Сейчас чаще всего белое вино.
– А я водку.
– Вам нельзя водку, Дима, она очень калорийна.
– Вино гораздо калорийнее. Еще я абсент полюбил.
– У меня был страшный опыт с абсентом. Оператор Опельянц меня втравил однажды попробовать. Я ничего не помнила, а утром съемки. Я проснулась под одеялом, первым делом проверила, на мне ли колготки. На мне. Я лежала в свитере и теплых колготках под одеялом. Умудрилась где-то потерять сумочку с деньгами. Потом мне какая-то девушка звонила и спрашивала: «Хотите, я вам верну сумочку?» Допускала, что я могу не захотеть. Больше я абсента не пила. Все это чистая правда.
Влюбленность во власть – это норма
– Я вам задам вопрос про современность, не политический, а эстетический скорее…
– Это правильно, я про политику как ни начну – тут же глупость скажу.
– Я про ощущения: у вас нет чувства, что вся эта вакханалия всенародной любви на ровном месте – дурдом, психическая патология?
– Ну… Никита Сергеевич, как мне кажется, вполне искренен. Искренне влюблен. Я его обожаю, он такой артист, такой перфекционист… Я это поняла на «Мне не больно». Поэтому я вижу, где он искренний. Когда он по фильму был в меня влюблен, то играл. А тут не играет.
– Он влюблен не в человека, а в статус.
– Если бы он был влюблен в статус, он бы Ельцина любил. А он Путина.
– Это вы просто забыли, как он Ельцина любил.
– Нет, я помню. Ельцина любил Рязанов. Он снимал у него дома, там бегали родственники. Но вообще влюбленность во власть – это норма. Я знала одну женщину, которая была влюблена в Михаила Сергеевича Горбачева. Обещала сделать его счастливым. И я просила Виталия Манского, документалиста, их познакомить. Но Михаил Сергеевич отказался: сказал, что никогда не изменит Раисе Максимовне.
– А женщина-то молодая, красивая?
– Немолодая, рябая, припухлая. Но удивительна эта женская неадекватность: они не видят рядом с собой простого человека. Видят президента. Может, поэтому так и любят власть, что не умеют видеть соседа? Я недавно одну рябую женщину хотела познакомить с прекрасным человеком: полуиспанец, полугрузин. А она говорит: не хочу грузина! Она ноет, ноет, что она одинокая, и есть симпатичнейший человек одинокий, но вот она не хочет грузина. Она видит рядом с собой только человека своей мечты, и это чаще всего генеральный секретарь.
Пока наблюдаю женский всплеск
– Все сейчас говорят про матриархат – вот и Максим Суханов недавно. Вы как к этой перспективе относитесь?
– А я всю жизнь предсказывала это. Но штука в том, что матриархат тоже конечен. Он начнется сейчас и продлится где-то до две тысячи пятидесятого. А потом опять мужчины заобостряются.
– С чем это связано?
– Не знаю. Но опять начнут рождаться молодые, сильные и талантливые.
– У нас есть шанс дожить.
– Да, я буду наблюдать наконец всплеск мужской. Сейчас я наблюдаю женский всплеск. Представляете, уже на операторском факультете девяносто процентов – девушки, и мастер курса мне говорит: я стараюсь, чтобы хоть было пятьдесят на пятьдесят. И эти девушки даже талантливые, что вообще уже!
– Знаете, я хочу не то чтобы покаяться… но многие явления девяностых годов мне стали больше нравиться. Эстеты тогдашние, например.
– Удивительно. Вы хоть выводы делаете.
– Нет, я серьезно. Не сказать чтобы я любил эстетов. Но они за свое готовы умереть, пусть это свое мне не нравится. А нынешние…
– Нынешние готовы продать свое по первому требованию, и иногда даже не за деньги. Просто из удовольствия. Им это в радость.
– А вот эта девочка, которую вы играете в «Мне не больно» – она нравится вам? Может, она и есть нынешняя версия ваших ранних героинь?
– Я думаю, она хорошая… была. Она же умерла в конце.
– Ну, это не главное, что она сделала.
– Мне нравится, как Балабанов сначала сделал титр: «Умерла она через месяц». Потом посмотрел на меня и говорит: нет, больно ты живая. И переделал: «Умерла она через два месяца». Но что она должна была умереть – это точно. Леша, если чего-нибудь не сделает с героиней, эстетического удовлетворения не получает. Он меня там уродовал страшно. Я говорю: Леша, ну зачем этот паричок, эти круги под глазами? Но ему надо, чтобы она была такая… устрашненная.
В России ужасно стареть
– Рената! Большинство наших с вами ровесников… хотя вы гораздо младше, конечно… они свалили за рубеж и вполне комфортно там себя чувствуют. А вы нет. В чем преимущества жизни в России?
– Не знаю. По-моему, в России ужасно стареть.
– А по-моему, только стариков здесь и любят. За выслугу.
– Но на улицах скользко, понимаете? И каждый тебя норовит толкнуть. И бытово – все это ужасно, и плюс, конечно, деньгами тебя не осыпят. Отложить на старость в подушечку – не вариант… Потом, с климатом беда. Холод – еще ничего, когда снег скрипит. А в оттепель все время мертвецы снятся, скользят по воде… Единственное, что меня здесь держит, – это язык. Мой патриотизм в том, что я на нем говорю и работаю.
– Вы вообще планируете будущее? Думаете о нем?
– О нем не надо думать. Я и девочек этих, из «Нелюбви», люблю за способность не думать о нем. Если бы мне кто-то рассказал десять лет назад, что со мной будет, – я бы расхохоталась в лицо. Судьба – вещь насильственная. Меня просто протаскивает в какую-то трубу. Что проку планировать?
– Дочка на вас похожа?
– Ей шесть. Она уже сейчас такая высоконькая. Да, очень похожа, и чем дальше, тем больше.
– Вы ей желаете судьбы, похожей на свою?
– Или получше.
– Да куда уж получше?
– Я ей желаю, чтобы она не бабела. Женщины, которые много рожают и проваливаются в быт, превращаются в такие… детородные органы, а с мозгами что-то происходит. Наверное, я неправильно говорю…
– Новый год в России встречаете? Или уедете куда-то?
– Да куда уезжать, зачем? На Мальдивы какие-нибудь? ой, это все такой гной… Пока долетишь – полздоровья потеряешь, обратно – еще полздоровья. Нет, я буду дома или в гостях…
Источник: Дмитрий Быков, Собеседник, 01.01.2008
|
