|
Елена Коренева - Я по природе своей полигамна
Мало кто из артистов умудрялся вернуться на сцену или в кино после долгого перерыва. Елене Кореневой это удалось. В ней всегда чувствовалась отвага, порой граничившая со взбалмошностью. Она не укладывалась в рамки дозволенного. Она была свободным человеком в несвободной стране.
Типичная эмансипе - и в жизни, и на экране, где в "Романсе о влюбленных", пробежав в распахнутой рубашке по пляжу, она надолго задала новые стандарты женской миловидности - хрупкой, нежной, чуть угловатой. Она уехала в эмиграцию на гребне своей славы. Испытала все тяготы эмигрантской доли. Познала эфемерность актерской славы. Но не сломалась. И прежде, и теперь она словно бы ставит над собой эксперимент. В сентябре в театре "Школа современной пьесы" Елена Коренева выйдет на сцену в роли Медеи. Спектакль называется "Москва. Психо " и ставит его Андрей Жолдак. Работа с этим режиссером - сама по себе эксперимент, причем опасный, но тургеневская девушка советского кино, кажется, всегда готова к испытаниям. С Еленой Кореневой побеседовала обозреватель "Известий".
вопрос: У вас есть ощущение этапности этой работы? Или это просто очередной спектакль?
-ответ: Знаете, мне кажется, что сейчас любая моя работа - этапная. Потому что для меня вообще великий подвиг в чем-то участвовать. Я не беру период давнишний, когда, получив диплом актрисы, я узнавала, что значит вообще выходить на сцену. Что значит сняться в комедии, а потом в музыкальной комедии, поработать с известным режиссером, а потом с совсем неизвестным. Я говорю о себе теперешней. Я ведь довольно долго не занималась своей профессией, а когда в нее вернулась, то появилось устойчивое ощущение, что я уже ушла на пенсию, но иногда зачем-то все же возвращаюсь на работу. И потом, про этапность трудно рассуждать сейчас, когда спектакль еще не обкатан. Питер Брук сказал как-то: для актера премьера - это искусственные роды. Только к десятому представлению, когда проходит премьерная лихорадка, страх, что текст забудешь, когда все как-то устаканивается, начинаешь понимать, в чем ты вообще участвуешь. А то бывает так, что репетировать было интересно, а потом вдруг становится неинтересно играть.
в: Но репетировать-то было интересно?
-о: Даже экстремально в чем-то. Сам Жолдак, стилистика его спектакля, особенности его видения, то, как он мыслит, - все это настолько нетипично для нашего театра и непохоже на то, в чем я была прежде занята... Но мне всегда казалось, что это мое и что я к этому расположена душой.
в: "Это" - это что?
-о: Ну, такого плана нетрадиционное решение пьесы. То есть и пьесы-то никакой не было. Мы ее сами в ходе репетиции придумали. Мы не занимались расшифровкой какого-то текста, который надо донести до зрителя, а сочиняли спектакль с нуля. Театр Жолдака, как и Мирзоева или Серебренникова, - это театр, в котором стараются найти новый язык. И многие актеры и зрители говорят - это не мое. А я, наоборот, говорю - это мое. Я в этом плане рисковая. А потом, я просто головой понимаю, что театр не может жить без смены языка и поиска новых форм. К тому же на спектакли Жолдака или Серебренникова ходит критика. Любит, не любит, а ходит. И пишет. А это единственный путь, чтобы о тебе узнали или вспомнили. Тогда как антреприза, в которой я работаю...
в: Я уже давно стараюсь вообще не обращать на нее внимания.
-о: Если бы только вы. Никто почти из критического цеха не ходит. И коллеги не ходят. Это для них не является художественным событием. Это просто сбор денег с аудитории, которая априори тебя любит.
в: Причем любит просто за то, что видела тебя в телевизоре. Можно играть хорошо, плохо, очень плохо, прекрасно - это никак не скажется на приеме публики.
-о: И все же в антрепризе тоже приходится иногда решать интересные актерские задачи. Например, в спектакле "Доброе утро, любимая", который поставил Андрей Ташков, я два часа не сходила со сцены и играла нечто очень эксцентрическое - такую не сыгранную мною прежде роль Элизы Дулиттл. Я совершенно вошла в этот образ, еще когда в школе на английском языке играла отрывки из "Пигмалиона". И Андрей Мягков, друг моих родителей, пришел на меня посмотреть. Он-то и сказал им, что у меня есть все данные для сцены. А я тогда не понимала, почему, когда я на подмостках, зал ржет. Я же еще ничего не сделала, только из-за кулис вышла. А потом поняла, что это и есть часть профессии или часть таланта.
в: Вы сказали, что начинаете понимать что-то о спектакле только после премьеры, но разве вам не важен сам репетиционный процесс?
-о: Для меня этапность уже в том, что я смогла просидеть все репетиции от начала до конца, потому что при моей не зависимой от репертуарного театра жизни импульс уйти, бросить коллективную историю, всегда очень силен. Я - как закоренелый холостяк. Он так привыкает к жизни вне семьи, что у него только начинается роман, а он от него уже на всякий случай бежит. Вот и у меня всегда сильно желание уйти в свободное плаванье.
в: То есть и в профессиональной, и в личной жизни вы одиночка?
-о: Я совершенно не воспринимаю себя одиночкой, и в этом, наверное, и заключается парадокс. Я же очень контактный человек. Но вот одна известная и очень талантливая актриса, которая играет в прославленном театре, где у нее много друзей, рассказывала мне, как приходит к ней кто-то в гримерную и говорит: ты должна сделать то-то и то-то, этого нельзя не сделать. Это надо для ТЕАТРА. И произносится это все с какими-то комсомольскими интонациями по поводу, который совершенно не заслуживает того, чтобы разбиться в лепешку. Без коллектива, конечно, не делается ни спектакль, ни кино. Но каждый человек личность. У него должно быть право голоса. Его территория не может сужаться до полного минимума. А у нас договорные отношения всегда превращаются в тотальную узурпацию личной свободы. Театр напоминает часто поместье с дворовыми и челядью. Я этого бегу. Я слишком независима для такой жизни.
в: Мне даже неловко в этом признаться, но для меня был подлинным открытием ваш мощнейший сценический темперамент. Когда я услышала, как вы читаете в спектакле "Кармен. Исход" монолог про волков, то подумала: какая обида, что такая актриса была фактически потеряна для русской сцены.
-о: Театралы помнят и знают меня по двум-трем работам в театре - у Эфроса в "Месяце в деревне", у Валеры Фокина в "И пойду, и пойду!..", это по Достоевскому... А еще, как ни странно, многие видели мой выпускной спектакль "Ромео и Джульетта" в Щукинском училище, где художником был Сергей Бархин, а постановщиком - ныне покойный Альберт Буров. Когда я вернулась из Америки, Володя Мирзоев предложил мне ввестись в свою "Женитьбу" на роль Агафьи Тихоновны вместо Никищихиной...
в: Но согласитесь, что это не очень большой послужной список. Говоря возвышенным языком, в историю вы вошли все же как киноактриса.
-о: Так получилось.
в: Может, это как раз ваша склонность к более или менее автономному существованию. Кино предполагает недолговременность отношений - собрались, поработали, разбежались.
-о: Ну да, да. Я по природе своей полигамна. Я не могу присягнуть какому-то одному режиссеру. Я выламываюсь из коллектива. Хотя я себя совершенно равноценно ощущаю на сцене и в кино. У меня было, конечно, опасение, что в эмиграции я потеряю профессию. Но в Америке, по счастью, есть постоянные тренинги актерские, такие специальные курсы. И даже звезды - Дастин Хофман, или Мерил Стрип, или Вайнона Райдер - они постоянно там подпитываются и тренируются. А рядом с ними работают "коучи", тренеры, которые их натаскивают по каждой конкретной роли. Для них нет такого: диплом получил, прославился, профессия в руках - и хватит. И то, что я делала для профессии все эти годы, об этом просто многие не знают.
в: Но ведь вы давно уже вернулись. В 93-м, если не ошибаюсь. Что же вы делали все эти годы. На что расходовали свой талант и свой темперамент?
-о: Я работала в антрепризном театре. И некоторые работы остались незамеченными, потому что они очень недолго существовали. Я, например, сыграла в моноспектакле "Лу" в постановке Жени Каменьковича. Это была антреприза Давида Смелянского. Мы играли на Малой сцене Театра на Таганке. Это был 1995 год. Сыграли раз пятнадцать. Потом у нас возникли разногласия, и в России все закончилось. Но меня пригласил автор этой пьесы в Австралию. Он англичанин, его зовут Дэвид Джордж. Он малоизвестен. А вот героиня его пьесы - известнейшая личность. Лу - это Лу Андреас-Саломе. Подруга Ницше, вдохновившая его на написание "Заратустры", подруга и любовница Фрейда. Большой роман у нее был, несмотря на разницу в возрасте, с Рильке. Лу была старше его на 15 лет. Это она привезла его в Россию, а Рильке влюбился в Россию, остался здесь жить, написал цикл стихов. Знаменитая пьеса Франка Ведекинда "Лулу" имеет прототипом эту женщину. Она была датских кровей. И она стала одной из первых эмансипированных женщин-интеллектуалок. В нее влюблялись, из-за нее кончали жизнь самоубийством. У нее был любопытный брак: они с мужем договорились, что не будут спать вместе. Дело в том, что он выпросил у нее обещание выйти за него замуж, пытаясь покончить жизнь самоубийством. В общем, освобожденная женщина Запада. Вся такая нетрадиционная.
в: Удивительно, что вас так тянет сейчас к комедии, к эксцентрике, к надрыву сценическому, который отчетливо чувствуется в последней работе у Жолдака. Когда смотришь первые ваши киноработы, то видишь вас актрисой на роли романтических, чистых героинь.
-о: Вы имеете в виду фильм моего папы "Вас вызывает Таймыр". Это первый фильм в моей жизни. Я тогда не была даже студенткой училища. Я там очень смешная. Да? Но я уверена, что настоящий артист должен все уметь.
в: Но почти всегда есть область, в которой артисту не очень уютно. Иннокентий Смоктуновский неплохо играл в комедиях, но это не его стихия, это очевидно. Я назову еще несколько артистов, которые сыграли бы там не хуже. А есть некая область, в которой он уникален.
-о: Все зависит не только от артиста, но и от времени. До эмиграции я жила в одной стране, в 90-е вернулась в другую. Я думаю, эксцентрика - это знак нашего времени. Сейчас появляются молодые героини-эксцентрики, а в 60-70-е молодая героиня должна была быть нежной и романтичной. Но вообще эксцентрика - это больше удел актрис в возрасте. Очень многие героини, старея, ищут себя в этой нише. Другой вопрос, что не все находят. Есть, конечно, исключения. Например, Таня Васильева. Она как вошла в профессию таким фантастическим клоуном, так в ней и существует. А я все время ищу чего-то. Каких-то новых приключений. Так вы считаете, что во мне есть гротеск? Ну спасибо вам. Романтических героинь играть уже поздно. А что же еще нам остается, кроме гротеска...
Источник: Марина Давыдова. «Известия»
|